Когда мы говорим о ликвидаторах последствий аварии, чаще всего вспоминаем о пожарных, шахтерах, военных, медиках и строителях, которые работали в эпицентре катастрофы и подвергались большой нагрузке и огромной опасности. По разным подсчетам, таких людей было от полумиллиона до миллиона. К сожалению, после аварии многие из них погибли или получили тяжелые заболевания, труд и вклад многих из них был забыт. Глобально мы ассоциируем ликвидацию аварии с тяжелой силовой работой, которой занимались в основном мужчины. Но есть группа людей, оставшихся незамеченными, — это женщины, которые обслуживали ликвидаторов в качестве уборщиц, поварих, посудомойщиц, прачек, технических работниц, проверяющих уровень радиации дозиметрами, и так далее.

Пока мужчины занимались обработкой зараженной земли, строили защитный саркофаг и валили радиоактивный лес для утилизации, рядом с ними были женщины, которые обеспечивали их питанием и базовым комфортом. Их труд был ненормированным, они также получали огромные дозы радиации и подвергались смертельному риску. Стоит ли говорить, что этот труд, связанный с заботой, не квалифицировался как «ликвидаторский», и если самих ликвидаторов обследовали медики, то полученную женщинами радиацию порой даже не проверяли. Невидимые женщины и незаметный труд по заботе и обслуживанию как бы выпали из истории Чернобыля.

Этот пример описывает важное для современных исследований гендера понятие — интерсекциональность. Когда мы анализируем проблемы определенной группы людей с точки зрения неравенства или несправедливости, мы сталкиваемся с тем, что несправедливость чаще всего обусловлена множеством разных аспектов. В данном случае проблема экологической несправедливости оказывается связанной также и с категорией гендера. Труд большого числа мужчин оказался необходимым для ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Некоторые из них шли на подвиг осознанно, а некоторые — по приказу и подвергались большому риску, не имея возможности отказаться. Труд женщин носил как бы вторичный, невидимый характер. Это приводит нас к мысли, что то, каким образом люди пострадали и каким рискам они подверглись, было обусловленным их полом. В то же время важными были и образование, профессия, социальный статус: чаще на работу по обслуживанию ликвидаторов направляли или настойчиво приглашали именно молодых женщин без высшего образования, уборщиц, проводниц и занятых в сфере общественного питания.

В марте 2011 года произошла авария на атомной электростанции в Фукусиме. Ликвидация последствий идет до сих пор. Государство нанимает для этого частные компании, ориентируясь главным образом на стоимость их услуг. Среди этих фирм сотни не имеют достаточного опыта и средств для обеспечения защиты труда ликвидаторов. Эти мелкие компании нанимают людей с низкими доходами, которые не могут заработать другим способом. Это привлекло внимание экспертов ООН — они отметили, что в Японии большим рискам среди ликвидаторов подвергаются малоимущие, женщины, пожилые люди и мигранты. Получается, что из-за экономии средств на ликвидацию и безопасность труда, они «обменивают» свое здоровье на зарплату. В то же время, женское движение против ядерной энергетики и перезапуска реакторов в Фукусиме на уровне публичной дискуссии в Японии было очень значимым.

Эти примеры показывают, насколько гендерное измерение сплетено с вопросами не только социальной, но и экологической справедливости. Давайте подробнее поговорим об этом, держа в голове принцип интерсекциональности, поскольку именно гендерное неравенство как бы отягчает или заостряет экологические риски для женщин.

Нарушения экологической справедливости связаны не только с некими прямыми нарушениями права на доступ к безопасной окружающей среде, например, уничтожением парка рядом с вашим домом или сбрасыванием отходов производства в реку, рядом с которой вы живете. Такие проблемы мы чаще всего ассоциируем с природоохранной деятельностью. Понятие экологической справедливости же еще шире и включает равные права всех людей по доступу к чистому воздуху, воде и пище, а также к экологически безопасным источникам дохода. Получается, что сюда входят вопросы, связанные с последствиями глобальных климатических процессов, имущественного неравенства (именно женщины составляют 70% беднейшего населения Земли сегодня), гендерного распределения труда, а также географического распределения вредных производств — то есть выноса их в развивающиеся страны.

В связи с тем, что экологически опасные объекты (свалки, мусоросжигательные заводы, электростанции, места хранения токсичных отходов, порты и аэропорты, автомагистрали, вредные производства) чаще всего размещаются рядом с местами проживания наиболее бедных слоев населения как в рамках отдельных стран, так и в мире в целом, можно говорить о том, что люди с низкими доходами и не белым цветом кожи оказываются более уязвимыми перед экологическими рисками. Это привело к возникновению такого термина как «экологический расизм».

Свидетельствами такого расизма могут служить бесчисленные примеры размещения вредных производств в районах, где проживают люди с не белым цветом кожи. В США, например, это регионы компактного проживания коренного населения (добыча урана на территориях племени Навахо), нефтепереработка и сжигание мусора в районах проживания афроамериканцев, риски, связанные с использованием пестицидов в сельском хозяйстве, где большую часть занятых составляют нелегальные иммигранты из Латинской Америки. Если в масштабах одной страны такая экологическая дискриминация отражает социально-политическую дискриминацию этих групп населения, то в масштабах планеты она во многом является следствием еще колониальной эры и связана с глобальным неравенством, а также эксплуатацией глобальными транснациональными корпорациями природных и человеческих ресурсов развивающихся стран, чьи экономики и рынки труда во многом зависят от вредных иностранных производств.

Гендерное измерение проблемы связано с огромными рисками от вредных производств и сельского хозяйства, падающими на женщин, которые составляют большую часть занятой там рабочей силы. Кроме непосредственного вреда здоровью и качеству жизни женщин эти риски передаются и их детям через генетические и эпигенетические механизмы, а также с молоком во время вскармливания. Кроме того эти женщины впоследствии не имеют возможности растить своих детей в экологически благополучной среде.

Зачастую вред наносится в таких регионах, где у людей нет необходимых ресурсов и знаний для его изучения, оценки и дальнейших попыток правовым способом добиться признания несправедливости ситуации и компенсаций. Экологически угнетенные люди зачастую не могут заявить о причиненном уроне, поскольку их интересы в принципе никто не представляет в органах власти.

Последствия изменений климата, о которых сейчас так много говорят, также имеют свою гендерную окраску. Выше я уже упоминала, что в мире именно женщины составляют большую часть занятых в сельском хозяйстве. Поскольку сезонные климатические явления становятся все менее предсказуемыми, многие из них непосредственно влияют на труд женщин: из-за смещения сезона дождей и засухи увеличиваются риски неурожаев и объемы работ в хозяйствах. В сельских местностях по всему миру, как правило, именно женщины ответственны за обеспечение семьи водой. В регионах, которые уже столкнулись с острым дефицитом воды, это становится для них очень серьезной нагрузкой. Например, на Мадагаскаре сегодня из-за засухи и песчаных бурь, которые продолжаются уже несколько лет подряд, люди умирают не только из-за коронавируса, но и от голода и жажды. Чтобы добыть воду и принести ее семье, именно женщины проделывают километры пути.


Дефицит качественной воды сегодня есть и в сельских регионах Беларуси, где высыхают колодцы. Среди вероятных причин называют не только глобальные климатические изменения, но и вполне локальную причину — мелиорацию, в том числе нерационально устроенные процессы выработки торфа. Чтобы различить тут гендерное измерение, давайте сопоставим данные Белстата. В сельской местности проживает только 22,8% мужского населения Беларуси. Среди всех домохозяйств страны, состоящих из одного человека (а мы не знаем, мужчины это или женщины) и живущих в частных домах, почти 170 000 не имеют водопровода. Из них водопровода нет у 31 000 семей, состоящих из матери с детьми, причем 30 000 из них живут в домах, а не квартирах. Выходит, труд по добыче воды, особенно в сельской местности, лежит чаще на плечах одиноких женщин или одиноких женщин с детьми. Откуда же эта вода добывается? Среди таких источников, как скважины, общественные колонки и защищенные колодцы, до сих пор сохраняется «незащищенный колодец», представляющий собой вкопанные бетонные кольца без лебедки для подъема ведра. К этому стоит также добавить, что именно вода из колодцев оказывается в наибольшей опасности по загрязнению стекающими с полей химикатами.

Возвращаясь к обширному списку экологических факторов, которые влияют на повседневную жизнь и экологическую безопасность женщин, можно назвать также повышение уровня моря и таяние ледников, вырубки лесов, снижение биоразнообразия из-за глобального потепления, опустынивание почв и такое социальное явление, отчасти также связанное с изменениями климата, как увеличение миграции в города из-за бедности в сельских местностях, ведь уезжают чаще мужчины.

Можно задать вопрос: а не влияют ли эти явления на мужчин в той же степени? Безусловно, выше мы говорили об общих и глобальных проблемах, но всегда есть различия в том, кто оказывается наиболее уязвим перед ними, иногда за счет парадоксальных обстоятельств.

Например, в странах Юго-Восточной Азии во имя замены углеводородов «зелеными видами топлива» большие территории засаживаются монокультурами биотоплива, например, плантациями пальмового масла. Ради этого из сельского хозяйства вытесняются мелкие фермерские хозяйства, большинство из работниц которых — женщины. А там, где леса получают статус охраняемых «поглотителей» вредных выбросов, местное население может лишаться права пользоваться ими. Это заставляет их покидать свои родные сельские местности и переселяться в города — более загрязненные территории с большой плотностью населения и вредных производств. Климатические катастрофы также несут больший риск для женщин, чем для мужчин. Например, в 2014 году на Индию, Индонезию и Шри-Ланку обрушилось цунами, в результате которого погибло в четыре раза больше женщин, чем мужчин.


Пандемия COVID-19 также коснулась вопросов экологической и экономической безопасности. Из-за того, что локдауны и закрытые границы сдерживают рост доходов, еще от полумиллиарда человек во всем мире рискуют оказаться в нищете, а миллионы людей могут столкнуться с острым голодом. Более 400 миллионов человек, среди которых непропорционально много женщин, потеряли работу. А учитывая, что женщины составляют большую часть работников здравоохранения, они подвержены большему риску заразиться COVID-19.
Женщины также в три раза чаще вынуждены выполнять неоплачиваемые обязанности по уходу за больными, детьми и престарелыми родственниками. В такой ситуации многие лишаются возможности полноценно работать, даже если они не потеряли работу по другим причинам. Это наиболее тяжело для матерей-одиночек и женщин, которые и до пандемии жили в бедности.

Еще один аспект, о котором часто говорят в связи с глобальными экологическими изменениями, это проблема голода и гипотетически связанная с ней проблема перенаселения. Долгое время считалось, что наиболее «зеленым» решением этих проблем является поставка контрацептивов в страны глобального Юга. Вот такое «простое» решение комплексной проблемы «сверху» от представителей развитых стран женщинам и мужчинам из «неразвитых». Сегодня на эту проблему смотрят далеко не так одномерно.

Во-первых, многие экологи сегодня оспаривают прямую связь роста рождаемости в так называемых странах Юга и голодом и экологическими проблемами. Они видят проблему голода следствием завышения цен на продукты питания на мировых рынках и несправедливым их перераспределением, а также указывают на то, что как раз население стран Юга потребляет гораздо меньше ресурсов и энергии и производит меньше вредных выбросов, чем страны Севера, где рождаемость ниже. Во-вторых, даже если исходить из того, что в каких-то странах женщины рожают больше детей, чем может прокормить их семья, не по своей воле и не совсем осознанно, то подходить к этой проблеме надо не механистически, а с точки зрения осознания женщинами своих прав, в том числе репродуктивных. Тогда здесь на первый план выйдет комплексное предоставление женщинам возможностей реализовываться вне патриархальных властных отношений во всех сферах включая семью.

Сегодня более половины мирового продовольствия производится мелкими фермерскими хозяйствами. Они обеспечивают продовольственную безопасность сельского населения и вносят вклад в общемировую пищевую безопасность. Я уже говорила о том, что доля женщин, занятых в сельском хозяйстве, существенно превосходит долю мужчин. Мужчины мигрируют в города в поисках наемного труда, а тяжелый физический труд отходит женщинам. В то же время они практически не имеют доступа к ресурсам — собственности, образованию, технологиям или даже к символическому ресурсу принятия решений, порой и в собственной семье. То, как ведется хозяйство, зачастую является областью принятия решения мужчин. В итоге на лицо такие проблемы, как повышенное использование химикатов, истощение почв из-за избыточной эксплуатации, нерациональное животноводство. Повышение эффективности и, соответственно, прибыли — то, к чему, как правило, тяготеют мужчины-землевладельцы. 

Существует также интересная закономерность. Глобально сельскохозяйственные земли в мире могут использоваться либо для производства коммерческих монокультур (например, чая, кофе, табака, пальмового масла), либо для культур, предназначенных для локального потребления в пищевых целях. Так вот мужчины как собственники земель больше мотивированы включаться в цепочки производства монокультур, ведь они более прибыльны (особенно, если нанять много малооплачиваемых женщин), в то время как производство сельхозпродукции для локального потребления — дело почти сугубо женское. Из-за того, что такой труд по сути направлен на самообеспечение, его продукты могут не выходить на рынок. Получается, что эти процессы как бы остаются невидимыми для мировой экономики и не фигурируют в статистике. 

Феминистская экономика считает такое производство и экономику заботы взаимосвязанными с рыночной экономикой и рассматривает заботу как добавочную стоимость. Глобальный рынок может функционировать так, как он функционирует сейчас, потому, что он постоянно использует неоплачиваемый труд для заботы и восстановления природы и эксплуатирует их как неисчерпаемые, потенциально расширяющиеся ресурсы. В то же время эта логика роста, повышения эффективности и денежного накопления противостоит логике заботы и безопасности — пищевой и экологической, все больше разрушая ее.

Указание на эти тенденции отнюдь не должно побуждать нас стереотипно мыслить о женщинах, как о пассивных жертвах различных процессов. Речь идет скорее о попытке включить гендерную проблематику в осмысление экологической повестки и максимально вовлекать женщин в ее обсуждение и принятие решений.

В каких же формах может происходить такое вовлечение? Есть несколько подходов, из которых выделяются экофеминизм и парадигма прав женщин.

Экофеминизм возник во Франции в середине 1970-х годов, авторкой этого термина стала Француаза Добон. Она видела причины экологического кризиса в стремлении к прогрессу любой ценой, а это стремление приписывала патриархальной культуре подчинения женщин и природного мира. Бороться против этого она предлагала на всех фронтах и выступала за ядерное разоружение, защиту окружающей среды и гендерное равенство.

Начиная с 1980-х годов экофеминизм был очень заметным течением также и в США. Он опирался на социальный активизм, антиядерное движение, а в идейном плане — среди прочего на народные традиции и древние знания женщин коренных народов. Его философия основана на идее, что женщины изначально ближе связаны с природой, чем мужчины, а эксплуатация природы и ее ресурсов подобна эксплуатации мужчинами женщин и является одним из проявлений патриархата и построенной мужчинами капиталистической системы. Экофеминистки призывали женщин знакомиться со своим естеством, возвращаться «в природу», бороться против мужской гегемонии одновременно и в социальной, и в личной, и в политической плоскости, и все это — ради спасения планеты от экологического кризиса. Они также выступали с критикой естественных наук и технологий за их веру в то, что любые проекты и преобразования осуществимы и поддаются контролю. 

Экофеминистки предлагали взглянуть на взаимоотношения между людьми и природными субъектами, объектами и явлениями как на тонкую и сложную сеть, в которой нет простых решений и невозможно без вреда для всех действовать методами варварского подчинения, завоевания и использования. Какие же практические ходы следовали из такой философии? Экофеминистки предлагали селиться в сельской местности и создавать натуральные хозяйства, в которых небольшое сообщество производило бы все продукты, необходимые для самообеспечения. Такой стиль жизни противопоставлялся потребительству городского среднего класса, несвободного от глобального капиталистического рынка как в материальном, так и духовном плане. Последовательницы экофеминизма стремились как бы исключить свой труд и покупательную способность из капиталистической системы, эксплуатирующей природу, и верили, что таким образом они могут нанести ей урон ненасильственным образом и ослабить ее.

Но экофеминизм был и остается предметом жарких споров. Его критикуют за идеализацию традиционных обществ, создание в прошлом образа воображаемого золотого века, когда люди были особенно близки с природой и бесконфликтно с ней взаимодействовали. Выходит, что глобально двигаться надо в романтизированное, фантазийное прошлое, а не в будущее. Отсюда проистекает антимодернистская позиция и технофобия многих экофеминисток. По этим критериям экофеминистки в глазах своих критиков сближаются с представителями консервативных и националистических движений.

Но есть и альтернативные подходы. Многие женщины не хотят исключать себя из порочной системы, а стремятся стать видимыми, слышимыми и принимающими решения субъектами. С начала 1990-х годов женские сообщества вовлекаются в международную политику и глобальное управление, работают с парадигмой прав человека Организации Объединенных Наций. Этот подход можно назвать правозащитным по своей сути. Он пытается преодолеть исключение женщин и добивается их признания в качестве равных правовых субъектов, то есть соблюдение прав женщин как бы проверяется тем, соблюдены ли в их отношении принципы недискриминации, ненасилия и равенства. Этот подход стремится избежать виктимизации женщин, сломать образ женщин-жертв и женщин-просительниц, пассивных объектов неких неконтролируемых сил и процессов.

В рамках него женщины и их сообщества — часть гражданского общества и правовые субъекты. Они могут и должны участвовать в политических процессах, экономике и государственном управлении, руководствуясь как раз целями создания условий для развития женщин, соблюдения их прав, в том числе экологических. Парадигма, в рамках которой ООН призывает страны мира согласовывать экономический рост, сохранение окружающей среды и соблюдение принципа равенства и прав человека, получила название «устойчивое развитие». Оно касается работы в трех взаимосвязанных сферах — социуме, вопросах экологии и экономики. Важный принцип устойчивого развития — «не оставить никого в стороне». Это означает, что, с одной стороны, социальные, экологические и экономические блага должны быть доступны всем, интересы всех должны быть учтены, а с другой стороны, мужчины и женщины могут наравне включаться в реализацию целей устойчивого развития.